Почему один и тот же социологический концепт может быть, по сути, запрещенным в публичной речи и в теории, но одновременно, будучи использованным в другом контексте или по отношению к другому классу объектов, - легитимным? Ответ на этот вопрос требует смены исследовательской установки. От социологистских объяснений и стандартных ходов, используемых в истории понятий, нужно перейти к жанру эпистемологического исследования, проясняющего работу концепта в его взаимодействии с другими понятийными конструкциями,-к жанру военной истории идей. Идея «сообщества судьбы» (Schicksalsgemeinschaft), которой посвящена данная статья, является своего рода модельным объектом для такого рода исследования. Появившись на заре социологии в работах создателей дисциплины Макса Вебера и Георга Зиммеля, сцепка категории «сообщества» с интуицией «судьбы» дала начало для двух разных концептуализаций «судьбической общности». В XX веке это понятие прожило несколько параллельных жизней: в социологической теории, иррационалистской философии и нацистской пропаганде. В этой статье мы проследим историю эволюции, захватов и переопределений понятия «сообщества судьбы» на протяжении последних 100 лет. Цель - не просто реабилитировать «сообщество судьбы» в языке социологии, но показать, при каких обстоятельствах и условиях идея способна выступать как актант, действующее лицо, работая против замысла создателей или даже в интересах захватчиков. Таким образом от военной истории идей мы сможем наметить путь к новой исследовательской аксиоматике - аксиоматике объектно-ориентированной эпистемологии.

Статья восстанавливает теоретическую логику, на которой был построен исследовательский проект «Советский человек» группы Юрия Левады. На основе публикаций проекта реконструирована «ранняя» модель, включающая набор установок по отношению к «антиномиям» советской системы, и более поздняя, в которой подчеркивается набор адаптивных характеристик («приспособленный», «двуличный» и др.). Выясняются эмпирические и теоретические основания, побудившие авторов проекта отказаться от изначальной гипотезы об «исчезающем типе» советского человека. Прослеживается связь между динамикой проекта «Советский человек» и ранними теоретическими работами Юрия Левады в 1970-е - 1980-е годы, в частности, сдвигу его интересов от структурного анализа к проблемам действия. Выясняются теоретические предпосылки критических текстов Левады постсоветского периода (концепции «социального перелома», «вырожденного случая»). Подчеркивается роль общих методологических установок группы Левады: «транспонирование» понятий западной социологии при описании советского/российского случая; выяснение исторического контекста, в котором возникали термины; сравнение с «обобщенным Западом», обязательная привязка исследовательских задач к «большим проблемам» своего общества (государства). Обсуждаются возможности актуализации («обратного транспонирования») теоретических разработок Левады в рамках академического сообщества, не разделяющего базовые методологические установки проекта. В качестве возможных тем для академической дискуссии предлагается сравнение концепций модернизации в СССР, предложенных Левадой и поздним Парсонсом в «Системе современных обществ», а также возможности концепции Левады для объяснения и прогноза социальных изменений в масштабах поколений (десятилетий).

В статье рассматривается эволюция политико-философского концепта «народ» от его появления в текстах эпохи древнего Рима и до становления политической мысли раннего Модерна в текстах Томаса Гоббса. Автор отмечает три основных этапа эволюции понятия. (1) В текстах Цицерона и Августина народ предстает как единый политический субъект. Объединяющим людей признаком в теории Цицерона становится рациональное согласие относительно практик общежития, тогда как Августин заменяет его на эмоциональную общность. (2) Второй этап истории понятия связан с творчеством Фомы Аквинского, который переинтерпретирует народ уже не как субъект, но как объект политического действия. Народ в его трактовке предстает множеством людей, объединенных общностью территории проживания, законов и образа жизни. Меняет свое значение и термин respublica, который Фома использует для описания политической формы, независимой от народа. В дальнейшей традиции политической мысли, вплоть до Франсиско де Витории, народ практически отсутствует—авторы употребляют слово populus, но никак не концептуализируют его. (3) Кардинальные перемены связаны с творчеством Томаса Гоббса, обращавшегося к теме народа 
в своем трактате «О гражданине». В рамках развитой Гоббсом теории общественного договора народ обозначается как суверенное лицо. В отличие от совокупности (multitudo) народ видится как обладающее властью, правящее, активное начало. Однако сам модус существования народа представляется «мерцающим»: народ появляется ситуативно, когда возникает необходимость в его активном действии. В пассивном же состоянии народ оборачивается подчиненной «совокупностью». Это положение Гоббса предвосхищает знаменитый тезис Руссо о том, что, люди становятся гражданами, когда они занимают активную политическую позицию, и остаются подданными, пока они пассивны.

Основная теоретическая цель статьи — разработать рамку исследования социальных функций секретного знания, прослеживая связь между типом социальной структуры и способом установления асимметрии информации. Статья реконструирует историю противостояния между различными социологическими традициями описания секретности и формирования понятия «тайны» в ходе этого противостояния. Обращение к антропологическим исследованиям и их интерпретациям позволяет показать, как менялось представление о происхождении и функциях примитивных религиозных секретных обществ. Использование понятия тайны для описания этих обществ было ограничено Дюркгеймом, и идея тайного была сведена к необходимому эмоциональному коллективному опыту—ритуалу умалчивания. Тайна не может быть описана как ресурс господства или торга в теоретическом языке Дюркгейма, а также его последователей. Статья показывает, как это ограничение преодолевается в социальной теории Зиммеля с использованием различения формальных и содержательных секретов. Проведение границы между секретами двух порядков позволяет говорить о секретности как особой социальной форме, прослеживаемой в конкретных практиках передачи знания безотносительно его содержания. Обобщая результаты эмпирических исследований разнообразных секретных обществ, мы можем лучше проследить отношение между социальной морфологией и соответствующим механизмом передачи секретного знания. Тип коммуникации и стратегия обращения с секретным знанием попадает в зависимость от формы социальной организации сообществ. В заключение статьи предложена систематизация разных типов коммуникаций в секретных обществах и типов их социальных структур. Схематически изображенная классификация дает возможность описывать социальную динамику секретного знания, связывая эти два параметра.

Данная статья представляет собой попытку последовательной экспликации и реконцептуализации термина «социальная магия» в словаре Пьера Бурдье. «Социальная магия», возникающая в системе концептов Бурдье в контексте попытки описать множество актов символической власти и наследующая концептуализации магии Марселя Мосса, является многозначным термином. Нельзя с уверенностью сказать, является ли она метафорой, еще одним именем того или иного концепта рефлексивной социологии или самостоятельной различительной фигурой. В статье обосновывается предположение, согласно которому социальная магия является автономным и эффективным концептом рефлексивной социологии, который позволяет описать феномены, находящиеся за пределами фокуса концептов «актов назначения» и «символической власти». Во-первых, автор показывает, какой именно набор фрагментов Пьера Бурдье может быть использован для экспликации концепта социальной магии. Очерчиваются и описываются границы, в которых может быть задан вопрос о социальной магии и ее локализации в системе концептов Пьера Бурдье. Во-вторых, понятие «социальной магии» описывается и реконцептуализируется на основе теории перформативности Джудит Батлер и прослеживания связей между концептуализацией магии Марселя Мосса и конечной концептуализацией социальной магии Пьера Бурдье. В-третьих, предпринимается попытка показать, какое место так интерпретированный концепт социальной магии может занимать в системе концептов рефлексивной социологии. Предполагается, что концептуализация магии Мосса является материалом для концептуализации не только «социальной магии» как понятия, но также опосредованно влияет и на понятие включенной объективации, выступая в качестве теоретического - или метафорического - бессознательного концептуализации роли социолога в системе Бурдье.

Статья посвящена пересмотру принятой трактовки коммунитас В. Тернера с учетом мало замеченного влияния философии диалога М. Бубера. Коммунитас традиционно рассматривается исследователями через призму дюркгеймианских понятий сакрального, солидарности и «бурления» и воспринимается как трансгрессивное коллективное переживание, которое предполагает растворение индивидуального «Я» в коллективном целом. Однако же сам Тернер многократно указывал, что в основе коммунитас лежат разработанные Бубером идеи «сущностного Мы» и диалогических отношений «Я-Ты». Реконструкция понятия и обращение к философии еврейского мыслителя позволяют прояснить и дополнить ключевые черты, отличающие коммунитас от прочих подобных концепций общности. Главной особенностью коммунитас оказывается заложенное в него представление об индивидуализированной общности, в которой индивиды сохраняют свою независимость и вступают в отношения друг с другом как с «целостностями». Понятие «целостности» восходит к идее «синтезирующей апперцепции» Бубера, означающей восприятие Другого во всей полноте его нередуцируемой личной уникальности. Необходимым условием «синтезирующей апперцепции» и соответственно отношения «Я-Ты» является «изначальное установление дистанции», позволяющее каждому участнику отношения не утрачивать «самость» и индивидуальную различимость. Среди других свойств коммунитас, роднящих его с отношением «Я-Ты» и «сущностным Мы», обнаруживаются его кратковременность и неустойчивость, нивелирование внешних и внутренних групповых разграничений, а также этическая составляющая, идеологически восходящая к иудаизму. Спонтанное коммунитас и отношение «Я-Ты» («сущностное Мы») оказываются тождественны в описаниях Тернера, который фактически встроил диалогическое видение отношений «Я» и Другого в антропологическую теорию группового взаимодействия в общности. 

Статья посвящена анализу счастья как категории социальной теории, которая в начале XXI века стала не только новым предметом исследований социологов, но также основой правительственных программ ряда стран, в том числе Великобритании. Концептуализация понятия «счастье» как основы социального порядка связана с возрождением интереса современных исследователей к работам Иеремии Бентама и других философов эпохи Просвещения, в которых в том числе рассматривались возможности достижения всеобщего счастья. Однако глубинная причина актуализации этой категории - ее кризис в экономической науке, обусловленный «парадоксом Истерлина», то есть отсутствием прямой и однозначной корреляции между ростом доходов и уровнем счастья населения. Статья представляет собой детализированный анализ источников концепции счастья как категории социального порядка, в первую очередь работ камералистов, и наиболее известного представителя этой школы Иоганна Генриха Готлиба Юсти. Приведенный анализ демонстрирует, что идея счастья как основы социального порядка уже пережила подъем и упадок в период камерализма, затем была интегрирована в работы просветителей, но, так и не получив дальнейшего развития, в конечном итоге ушла из языка социальных наук, полностью погрузившись в экономическую теорию. Одной из причин упадка этой категории было отсутствие «устойчивых» механизмов соединения счастья отдельных индивидов во всеобщее благо, а значит - невозможность конвертации «счастья» из экзистенциальной в социальную категорию. Мы приводим анализ причин, по которым ни одна из предложенных теорий всеобщего счастья в XVIII-XIX веках не оказалась состоятельной. Еще до эпохи Просвещения категория пережила кризис в социальной теории и возврат к ней в настоящее время требует серьезного переосмысления в контексте наследия философов XVIII-XIX веков.